Тварь ли я дрожащая?
Родион Романович то ли лежит, то ли висит то ли в гробу, то ли на кресте. Родион Романович то ли молится, то ли плачет, то ли неистовствует. Родион Романович то ли идёт, то ли представляет как идёт, то ли по мосту, то ли по подвешенной балке, за которую то ли держится, то ли висит на ней, то ли над Невой, то ли над пучиною адовой. Родион Романович то ли исповедуется, то ли винится, то ли хвалится. Родион Романович то ли убивает старуху, то ли самого себя, то ли нищету эту чёртову, бесправие и безлюдие среди людей.
Как можно переложить на сцену Достоевского, я не знаю. Всю эту глыбу текста, весь этот омут безнадёжности и болезни, все эти метания, страдания и боли, которые не избыть, так уж сложилось. Но у "Мастерской" это вышло.
Плотный, захлёбывающийся монолог человека, стоящего на краю собственной бездны, пытающегося найти себе оправдание, чтобы решиться и шагнуть, чтобы перестать хвататься пальцами босых ног за тонкий прут перевёрнутого стола. Когда я говорю плотный, я имею ввиду, что дышать невозможно. Тесно, муторно, мигренно быть в голове Родиона. Отвлечься невозможно. Отвернуться нет сил. Встать и выйти неисполнимо.
Как же манит чужое падение, как же притягивает безумие, маниакальная одержимость, судорожные поиски ответов. Как узка комната, как душен Петербург, как несчастен каждый, кто загнан и опущен на колени. Каждый, кого толкнули в спину - иди, отдавай себя за десять монет, а после плачь под зелёным платком.
Невыносимо быть Родионом Раскольниковым, но девять дней его прожиты нами за полтора часа. Теперь я ищу слова, чтобы описать все свои мысли, все чувства, дрожащие колени и взмокшую спину, но не нахожу. Все было сказано там, весь песок был высыпан сквозь пальцы, все камни выложены на стол. И только лампадка потухла в миг, когда убит был единственный невинный. Потому что не осталось ничего святого в том душном городе на Неве.