Максим Блинов: Так получилось, что я попал именно на курс к Григорию Михайловичу. Сейчас я думаю, что это судьба, поэтому какого-то чёткого и внятного ответа у меня нет, но я очень рад, что попал именно в эту в мастерскую, причём сразу, в первый год, после окончания школы. Знал я о нём на тот момент только то, что это – уважаемый и серьёзный режиссёр. Пожалуй, всё. Со спектаклями Григория Михайловича знакомиться я начал уже после поступления, это были «Тёмные аллеи» и «Лёгкое дыхание» на малой сцене в ТЮЗе. Я помню, как в первый раз пришёл на прослушивание, увидел всю «банду» актёров, бывших студентов Григория Михайловича, и преподавательский состав, это были: сам Григорий Михайлович, Григорий Ефимович Серебряный, Алексей Юрьевич Потёмкин, Аркадий Константинович Коваль, Евгения Ивановна Кириллова. Помню, как они все дружно смеялись, шутили, курили, и я подумал, что это – та компания людей, в которой мне очень хотелось бы оказаться. Это попало в меня именно на уровне чувств.
КД: А свои впечатления от экстравагантной внешности Григория Михайловича помнишь? Она пугала или, может быть, веселила?
МБ: Не пугала и не веселила. Я всегда воспринимал её как данность, но я согласен, что внешне Григорий Михайлович – очень необычный человек, и он может быть и смешон, и страшен.
КД: А как бы ты сформулировал творческий метод Григория Михайловича? Начнём с малого: как ты думаешь, он вообще есть, этот метод, или такое понятие к Григорию Михайловичу неприменимо?
МБ: Я думаю, что метод определённо есть, и даже целая система. Я не теоретик, и правильных терминов подобрать не могу, но то, что он делает – это профессия с большой буквы. Он собрал и осмыслил всё лучшее из самых разных типов театра и создал собственную технологию, которой и пользуется при создании своих спектаклей. Все его работы очень жёстко сконструированы, и это всегда чувствуется. Форма, сценическое оформление и темы могут меняться, но технология, по которой он работает с текстом и с актёрами, остаётся неизменна. Это очень внятная, хорошо организованная система. И, на мой взгляд, это большая ценность и в сегодняшней театральной России, и вообще в театральном мире.
КД: Скажи, а я правильно понимаю, что одна из особенностей этого метода – в поощрении «проб и ошибок», инициативы снизу? Насколько я знаю, именно так возник «Старший сын»: вы с Арсением Семёновым сами сделали показ, а в результате родился спектакль.
МБ: Я уже точно не помню, но мне кажется, что нам сначала всё-таки дали этот материал педагоги – то есть, вбросили зёрна и смотрели, как они будут прорастать. И так всё и происходит в мастерской у Григория Михайловича, и у него в театре. И, если говорить про педагогический метод Григория Михайловича, то это – очень философский, мудрый подход к процессу, к растущему будущему профессионалу, да и просто к человеку.
КД: А ты помнишь, как рождался «Старший сын»? То есть, как рождалась эта удивительная, неповторимая лёгкость: я смотрел этот спектакль ещё на Моховой, и я помню, что после него действительно было ощущение, будто ты не идёшь, а летишь над Летним садом.
МБ: Рождалась из проб и ошибок. Всё это было под рукой Мастера, и была применена как раз та технология, о которой мы говорили выше. А вообще, на этом спектакле всё как-то слилось воедино: наш юношеский энтузиазм и желание играть эту историю, жесткая рука и лёгкое дыхание Григория Михайловича, чудесная пьеса Вампилова… И, конечно, Григорий Михайлович эту пьесу по-своему прочитал, вскрыл в ней важную для себя тему.
КД: А Григорий Михайлович, начиная репетировать спектакль, говорит вам, о чём он будет? Или он, как Пётр Наумович Фоменко, считает, что «критики придут и расскажут нам, о чём мы сделали спектакль»?
МБ: Он всё время задаёт вопросы – и нам, и себе. Мы разговариваем, и в конечном итоге все понимают, что они делают и о чём делают. Всегда есть понятие «темы», которую мы, как артисты, должны сыграть… Это всегда проговаривается и формулируется. Кроме того, он – художник, и, пока спектакль созревает, он сам разбирается с тем, что его тревожит, и с тем, о чём он хочет высказаться. Отпечаток накладывают и обстоятельства, в которых рождается эта работа, и люди, которые её делают… В общем, многое формулируется по ходу дела, но я предполагаю, что Григорий Михайлович на момент начала работы уже чётко понимает для себя что-то самое важное и пытается донести это до остальных – в репетициях, в разговорах.
КД: Так получилось, что ты стал единственным человеком со своего курса, который после выпуска не пошёл работать в «Мастерскую», а ушёл в другой театр. Ты помнишь, как отреагировал на это твой мастер? И вопрос вдогонку: помогали ли тебе во МХАТе навыки, полученные в мастерской у Григория Михайловича?
МБ: «Вы помните, вы всё, конечно помните…» Я скажу так: в полной мере я осознал ценность того, что делает Григорий Михайлович, именно поработав во МХАТе с большим количеством разных режиссёров. Кроме того, посмотрев за время жизни в Москве значительную часть столичного репертуара. Мне потребовалось некоторое время, чтобы самому немного повзрослеть и понять, что происходит в театральном мире… Знаешь, одно из любимых стихотворений Григория Михайловича – «Письмо к женщине» Есенина, и там есть такая строчка: «Большое видится на расстояньи». У меня была возможность отойти в сторону и понять, чем на самом деле, мне хочется заниматься. Я понял, что «по Михалычу» мне работать и интереснее, и ближе.
КД: Я так понимаю, что именно поэтому с твоей стороны возникла инициатива сделать «Записки юного врача»?
МБ: Совершенно верно. И было большое счастье, когда Григорий Михайлович эту инициативу поддержал, откликнулся и заинтересовался.
КД: А ты видел ранние его моноспектакли – «Концерт Саши Чёрного» и «Дневник провинциала в Петербурге»? Не боялся сравнения?
МБ: Сравнения не боялся, но спектакли, конечно же, видел – ещё в студенчестве, в записях. «Концерт для фортепиано с артистом» и «Дневник провинциала», последний потом видел ещё и вживую, он шёл в репертуаре театра, когда я работал во МХАТе .
КД: Расскажи, пожалуйста, поподробнее про «Записки». Ты ведь единственный артист «Мастерской», который удостоился такой чести: Григорий Михайлович сделал на тебя моноспектакль! Как он работает с артистом один на один?
МБ: Работает он деликатно и тонко. Он плавно направляет движение мысли внутри спектакля, как опытный хирург, постепенно отсекая лишнее. Шаг за шагом вытаскивает из произведения волнующую его тему. В начале мы с Григорием Михайловичем долго работали вдвоём: я читал текст, он слушал, засыпал в скучных местах – и потом делал так, чтобы скучно не было. Сейчас на спектакле, по-моему, никто не спит, а почти два часа внимательно слушают и следят за развитием истории. Я думаю, что для Григория Михайловича нет большой разницы между работой над моноспектаклем или работой над спектаклем с большим количеством артистов. Его метод остаётся неизменен. Когда мы работали над «Записками», он выдал три формулировки – очень короткие и ёмкие, но на этих «трёх китах» строится весь спектакль. Первая формулировка: наш спектакль – это «гимн профессии» – причём не только профессии врача, но любой профессии. По-моему, это гениально: буквально в двух словах выразить основную мысль, вокруг которой и был построен спектакль. Однажды Григорий Михайлович пришёл на репетицию и сказал буквально два слова: «Ода “К радости”» – и это стало второй основополагающей формулировкой для нашего спектакля. Ода «К радости» Бетховена – это и главная музыкальная тема «Записок юного врача», и очень чёткое выражение сути спектакля. А уже ближе к премьере, когда мы с художником Николаем Леонидовичем Слободяником придумывали сценографию, Григорий Михайлович сказал: «Должно быть стерильное пространство» – вот и третья определяющая формулировка в работе над этим спектаклем. В итоге получилось то, что получилось: площадка не перегружена декорациями, а на сцене – один человек, который рассказывает свою историю. Конечно, для такого «полёта» взлётно-посадочную полосу организовал и подготовил именно он, режиссёр Григорий Козлов.
КД: Ты сказал про то, как Григорий Михайлович очень грамотно отсекал лишнее. То есть, это «светоносное» настроение спектакля – это его заслуга? У Булгакова-то книжка довольно мрачная, а в спектакле «Мастерской», например, даже ни разу не упоминается морфий.
МБ: Да, конечно. Эльдар Рязанов писал в своих мемуарах, что самое интересное в искусстве – это когда встречаются мудрость автора и страсть режиссёра. Мне кажется, что эти слова можно в полной мере применить и к нашей работе.
КД: А ты сам, когда начал пробовать себя в режиссуре, ориентировался на опыт работы с Григорием Михайловичем? Когда я смотрел твой спектакль «Жирная свинья», мне показалось, что это ведь история о невозможности любви. А невозможность любви – одна из главных тем в спектаклях Григория Михайловича…
МБ: Я счастлив, что ты так это понял и сформулировал, потому что именно об этом нам и хотелось сделать спектакль. Это одна из самых ценных для меня тем, и если это читается – значит, всё не впустую. А если говорить про опыт, то, конечно, я старался пользоваться той технологией, о которой говорил в начале нашего разговора. Всё-таки владение этой технологией нам привили за годы обучения. И лично я, работая над «Жирной свиньёй», пользовался тем, на чём рос, за чем наблюдал, что изучал в работе с Григорием Михайловичем. И в работе с актёрами было легко, потому что все ребята, занятые в спектакле, тоже ученики Григория Михайловича, и они прекрасно понимают эту систему, она у них «в крови». Мне кажется, очень важно, что все мы – люди одной творческой группы крови. Здесь, в «Мастерской», все существуют в одной системе ценностей и одинаково понимают театр. И в этом – счастье. Всё объединено одной технологией, и в «Жирной свинье» мы делали многое «по Михалычу».
КД: И последний вопрос, который я стараюсь всем задавать: ты мог бы выделить какие-нибудь основные качества Григория Михайловича – как человека и как режиссёра? Что делает его таким особенным: доброта, гуманизм, любовь?
МБ: Безусловно, и доброта, и гуманизм, и любовь – но всё это можно объединить в одно качество под названием «любовь к человеку». Всё, что делает Григорий Михайлович, наполнено сопереживанием и состраданием к человеку – по крайней мере, я так это понимаю. Он – профи и инженер. Он – настоящий фанат своего дела, и его театр для него – всё. И это круто.
