Версия для слабовидящих

Контакты

Будем на связи?
Звоните: (812) 922 21 42 11:00-21:00
Приходите: Народная ул., д. 1
Пишите: ВКонтакте, почта, форма связи
Подписывайтесь:
Оставляя e-mail вы соглашаетесь на обработку персональных данных
#10лет_мастерской

Арина Лыкова

Кирилл Девотченко: Арина, традиционный первый вопрос. Вы целенаправленно шли на курс к Григорию Михайловичу?

Арина Лыкова: Было бы неправильно сказать, что совсем уж целенаправленно. Я приехала в Петербург поступать и стала узнавать, кто из мастеров набирает курсы в этот год. Приходила на прослушивания к Андрееву и к Козлову – собственно, тогда я и узнала, кто такой Григорий Михайлович. А после прослушивания поняла, что хочу учиться именно у него.

КД: А какой была первая встреча, помните?

АЛ: Да, первая встреча была как раз на прослушивании. За столом сидели все наши будущие педагоги, а Григорий Михайлович сидел посередине. Так я и поняла, что мастер здесь – именно он. Ещё помню, что было очень много людей – студенты, педагоги, – и за счёт этого было очень весело. По крайней мере, лично мне было очень весело! Хотя я очень смутно, «флэшбеками», помню своё поступление – видимо, потому что было очень много адреналина. Что меня просили делать – ничего не помню. Помню только, что меня почему-то попросили собрать в пучок волосы, и какая-то девочка из выпускников мне дала резинку. И потом, когда я вышла из аудитории и посмотрела на себя в зеркало, я увидела, что волосы у меня убраны каким-то очень страшным образом – всё торчком, в разные стороны… И сразу стало понятно, почему все в аудитории так смеялись. Вот такое воспоминание сохранилось о первой встрече.

КД: Почему-то все выпускники Григория Михайловича вспоминают, как смеялись педагоги на вступительных экзаменах!

АЛ: Да, потому что это очень помогало! По крайней мере, мне это придавало столько сил! Я чувствовала настоящую поддержку. И мне даже было не важно, почему надо мной смеются – несмотря на то, что я читала какие-то, как мне казалось, серьёзные вещи, – мне просто было хорошо, и не хотелось, чтобы это заканчивалось. Да и всех своих лучших друзей я нашла именно на поступлении.

КД: А сам Григорий Михайлович какое производил впечатление своей «мефистофельской» внешностью?

АЛ: Он мне понравился! Мне нравятся такие люди, как Григорий Михайлович, мне с ними всегда хорошо.

КД: Скажите, пожалуйста, а если говорить о студенческой мастерской, мы можем сформулировать какой-нибудь «творческий метод» Григория Михайловича?

АЛ: Я думаю, что Григорий Михайлович всегда знает, что правильно, а что – неправильно, что хорошо, а что – плохо. И вообще, он всегда знает больше и видит дальше, чем другие. А какой у него метод, я не знаю… Мне просто нравится, что он, с одной стороны, для меня давно стал «своим» человеком, а с другой стороны – остаётся каким-то совершенно неизведанным объектом, загадкой. И это при том, что никаких «подтекстов» он в себе не несёт – он очень открытый и честный человек, который всегда говорит то, что думает. Но внутри у него, между тем, такая кладезь! Оттого с ним и интересно.

КД: Очень часто, когда заходит разговор о методе, артисты отвечают: «Любовь». И это, наверное, действительно так: и в работе с артистами это проявляется, и в спектаклях у Григория Михайловича все – прекрасные люди. Вот Настасья Филипповна в «Идиоте», например, ведь никакая не «инфернальница»: «нешлифованный алмаз» – да, но плохой человек – боже упаси…

АЛ: Ну, она и у Достоевского вовсе не плохой человек.

КД: Да, но в театральных постановках её почему-то любят демонизировать, я видел несколько таких версий. А у Григория Михайловича в спектаклях как будто вообще нет плохих людей…

АЛ: Думаю, да. Григорий Михайлович вообще, мне кажется, никогда и никого не судит. Он наблюдает, делает выводы, сердится, прощает, иногда расстаётся с людьми… Но, чтобы он кого-то судил, я не видела. Правда, он никого и не оправдывает. Он – наблюдатель.

КД: А когда на курсе возник «Идиот», вы сразу знали, что вы – Настасья Филипповна?

АЛ: Нет, я много кого пробовала. А Настасьей Филипповной стала только потому, что ребята меня постоянно звали на эту роль в своих этюдах. Я сама себя считала маленькой и смешной, поэтому мне было интересно попробовать сыграть женщину, про которую у Достоевского через слово написано «само совершенство», «красота»… Я не задавала себе вопросов, по какой причине кто играет какую роль. Мне всегда казалось, что всё это складывается естественно, само собой. И за Настасью Филипповну я могу сказать спасибо своим однокурсникам, учителям и, конечно, самому Григорию Михайловичу, который поверил и поддержал.

КД: Почему так получается, что некоторые спектакли у Григория Михайловича рождаются очень быстро, а некоторые – годами? Вот «Живи и помни», например, почему так долго шёл к зрителю?

АЛ: Потому что мы сами долго шли к «Живи и помни». Родился-то спектакль как раз очень быстро, буквально за месяц мы его сделали. До этого в течение нескольких лет были различного рода читки, этюды, пробы…

КД: А первые показы были ещё на первом курсе?

АЛ: Да, в конце первого курса мы в первый раз сделали отрывок из «Живи и помни», а на пятом курсе показали полноценную заявку. А в течение следующих семи лет мы к этому материалу постоянно возвращались, пока однажды Григорий Михайлович не сказал: «Ну, а теперь пора». Спектакль дождался своего часа. И так, наверное, и должно быть. 

КД: Мне кажется, в этом – ещё одно сходство Григория Михайловича с Петром Наумовичем Фоменко. Тот тоже мог в три часа ночи позвонить кому-нибудь из актёров или режиссёров и сказать одно слово: «Пора». И все уже сами понимали, к чему именно пора приступать.   

АЛ: Да, так и надо работать.

КД: Но в начале работы над «Живи и помни» вы ещё не знали, что это будет прямо-таки древнегреческая трагедия – с хором, злым роком и всеми вытекающими? Это возникло уже на выпуске?

АЛ: Григорий Михайлович говорил об этом ещё на этапе застольных читок. Но мы все знаем, как Григорий Михайлович говорит: «Ну… Э-э-э… И тут это… То-то… Поняли?» И мы действительно всё сразу поняли (смеётся).

КД: А «Дни Турбиных» тоже ещё в студенческие годы затевались?

АЛ: Да я вообще на поступлении читала фрагменты из «Дней Турбиных» и «Идиота» – больше, кажется, ничего не знала (смеётся). На вступительных экзаменах нужно было прочитать монолог из какой-нибудь пьесы, а я не знала никаких монологов, у меня не было никаких книжек. Поэтому я взяла диалог Елены и Шервинского из «Дней Турбиных» и переделала его в монолог Елены. А о том, что у нас будет спектакль по «Дням Турбиных», я узнала от Маши Валешной. Она сказала мне: «Будем ставить “Дни Турбиных”, и мы с тобой будем играть Елену». Потом к нам присоединилась Саша Мареева, а потом и Григорий Михайлович сказал, что будет спектакль.

КД: Это ведь была ваша первая работа с Григорием Михайловичем вне стен Театральной академии. Подход к «Дням Турбиных» как-то отличался от подхода к студенческим спектаклям?

АЛ: Для меня – нет. Мы, конечно, поменяли «место жительства», но работа над новыми спектаклями до сих пор происходит точно так же, как и тогда. В студенчестве бывало так, что мы приносили этюды, а бывало и так, что ночи напролёт репетировали с Григорием Михайловичем. Причём работа с Григорием Михайловичем очень интересно и тонко устроена: тебе кажется, что ты до всего дошёл сам, а на самом деле это он тебя незаметно подводит к роли, намекает, в каком направлении надо двигаться… В этом плане всё осталось так же, как было во время учёбы. Я не заметила никаких колоссальных изменений. Разве что, у всех нас стало больше дел помимо театра: мужья, дети… Но сам процесс остался прежним.

КД: Вы ведь в «Мастерской» работаете не только с Григорием Михайловичем, но и с его многочисленными учениками – играете главные роли в спектаклях Ромы Габриа, Максима Диденко, Кати Гороховской, Андрея Горбатого… В связи с этим такой вопрос: режиссёры-ученики Козлова говорят на том же языке, что их мастер? Или они совсем другие?

АЛ: Мне кажется, что так, как Григорий Михайлович, никто и никогда не будет говорить – потому что он уж очень индивидуальный человек, очень особенный и неповторимый. Но все его ученики говорят на понятном мне языке, хотя они и очень разные. Кстати, с Максимом Диденко я не работала…

КД: А как же «Молодая гвардия»?

АЛ: Я туда уже позже пришла, и вводил меня в спектакль Митя Егоров. Так что было бы нечестно с моей стороны говорить: «О да, и с Максимом я работала» (смеётся). Но те, с кем я работала, говорили на понятном языке. И я чувствую в этом какое-то внутреннее братство – хотя, повторюсь, все ребята очень разные, с разным опытом. Если я фактически работаю только в «Мастерской», то у них была возможность поработать в разных театрах, с разными актёрами, в разных традициях – и, наверное, на каждом из них это как-то отразилось.

КД: Говорят, что отличие учеников Козлова от учеников некоторых других мастеров – в том, что у каждого из них есть свой индивидуальный язык, они абсолютно не похожи на самого Григория Михайловича…

АЛ: Да, и ведь Григорий Михайлович никогда ничего не диктует – он направляет, подсказывает, если у него попросить помощи. И он принимает работы своих учеников, даже если понимает, что сам бы сделал совсем по-другому. Он всегда знает, как сделать лучше – но если человек хочет идти своим путём и не просит помощи, то Григорий Михайлович не будет вмешиваться, не будет нарушать чужих границ. Мне кажется, это так удивительно!

КД: Отчасти с этим будет связан последний вопрос – тоже, можно сказать, традиционный. В чём, как вам кажется, уникальность созданного Григорием Михайловичем театра?

АЛ: Я не знаю, как это сформулировать. Мне кажется, если я начну говорить об этом, то сразу начну хвастаться – потому что я очень это люблю и рада, что этому сопричастна. А это, наверное, будет нескромно и даже необъективно с моей стороны. А объективно я относиться к этому театру не могу, ведь я люблю его и людей, которые здесь работают. Так что формулировать это не хочу, даже специально.

КД: И это исключительно правильный ответ.